Белых Иван Ильич

Белых Иван Ильич родился 23 сентября 1946 года в деревне Ивадор (Ивановка) Палевицкого сельсовета Сыктывдинского района Коми АССР. В местной школе получил среднее образование. После окончания историко-филологического факультета Коми государственного педагогического института, где он активно участвовал в работе литературного объединения, в 1965 году был принят на работу в редакцию газеты «Югыд туй». В этой газете, названной затем «Коми му», был корреспондентом, заведующим отделом, заместителем редактора.

С декабря 1994 года И.И. Белых - заместитель директора книжного издательства, а с весны 1997 - главный редактор этого издательства. Первый рассказ «Веж кыдз пу» опубликовал в 1968 году, будучи студентом. Затем его проза выходила на страницах газеты «Югыд туй»  и журнала «Войвыв кодзув», в коллективных сборниках «Миян грездса челядь» (1987) и «Сикöтш» (1994).

Для творчества И.Белых характерно хорошее владение материалом, точными и чёткими деталями в изображении деревенской жизни, мира его маленьких героев – детей, мира природы, в лад с ритмом которой живут их сердца, светлые, оптимистические интонации повествования, упорядочивающие мир чувств и мыслей читателя.

В 1994 году И.И.Белых присвоено почётное звание «Заслуженный работник культуры Республики Коми». Член Союза писателей России с 2005 года.  За литературное творчество награжден памятной медалью М. Шолохова. Лауреат премии Правительства Республики Коми в области журналистики (2008).

Умер 30 ноября 2014 года.

Соч.: Öзйы, бипурöй менам, 1997; Челядьдырся пароходъяс, 2001; Важыс уськöдчывлö вöтöн (Прошлое вспоминается во сне), 2005; Гуся керка (Таинственный дом), 2008; Рассказы, 2011. Кöмтöм кока челядьдыр (Босоногое детство), 2012; Формула вечного огня, 2013

Лит.: В.Каракчиев. Пыр тай лоö майшасьны – Коми му. 1997, 21 окт.; В.Дёмин. Поэзия деревенского бытия – Красное знамя. 1997, 11 нояб.; Л.Лыткина. Иван Белыхлöн висьтъяс – Чужан кыв. 1997, №1; Т.Кузнецова. «Висьтысь тöдчöмöн торъялöны» – Войвыв кодзув. 1999, №9; А.Елфимова. Кодï кывтас Эжва кузя? – Коми му. 2001, 14 июня; Э.Славин. «Челядьдырся пароходъяс» – Йöлöга. 2001, №24; А.Забровский. Долгая дружба писателя с детством – Красное знамя. 2001, 6 июля; Г.Соболева. «Пароходы детства» отправились в плавание – Молодёжь Севера. 2001, 19 июля; Р.Куклина. Нимкодяся… Ош кышта… Содтышта… – Коми му. 2001, 20 сент.

Литературная памятка к 65-летию со дня рождения Ивана Ильича Белых

https://docs.google.com/document/d/1kyvbuqEn8ZXrQCdNkf3gKMUa1bDezdt3xWQo...

Иван Белых

ДУМЫ ГОРЬКИЕ

А дни становились все длиннее и длиннее. Солнце все выше и выше поднималось над засыпанной снегом деревней. И когда ветер дул с юга, в полдень с крыш начинало капать. Тогда Падей Егор надевал ватные штаны, натягивал на ноги валенки с толстыми подошвами, набрасывал на плечи старенькую латаную-перелатаную фуфайку и выбирался посидеть на крыльцо.

Жена Фекла, наблюдая за ним, негромко ворчала:

- Опять тебя старого потянуло на улицу. Продует ведь, и чихнуть не успеешь. И так еле живой. Лежал бы себе на печи, жевал калачи…

- На том свете успею належаться, - хриплым голосом отвечал Падей Егор. – Чувствую, недолго осталось жить… Хоть последние денечки погреюсь на солнце, полюбуюсь на светлые деньки…

  Фекла на подобные речи мужу ничего не отвечала. Только посмотрит на него жалостливо, и снова начнет возиться у печи гремя горшками да кастрюлями.

А на улице действительно начинался самый настоящий праздник жизни. Так уж, видимо, Всевышний порешил устроить жизнь на земле, что нет абсолютно похожих друг на друга дней. Оттого то, от этих перемен и некогда унывать человеческой душе. "Вот, например, весной, - размышлял, греясь на солнышке, Егор, - вся природа просыпается, оживает… Лето пора зрелости и расцвета, даже самая завалящая травинка соком наливается. А осенью все живое начинает прятаться, чтобы уснуть или ненадолго умереть. Затем, нате вам в гости зима пожаловала раскрасавица… И кажется, что конца-краю ей не будет, однако ж, и опять весна на пороге… Круговорот жизни…".

- Стихия…- шепчут губы Падей Егора.

А солнце так и разбрызгивает свои лучи по отливающей еще чистой белизной округе. Но старик знает, что скоро уже растают, расплывутся суглинистой жижей глубокие сугробы, расползутся непролазной хлябью по дорогам… А там, глядишь, и зазеленеют поля и близлежащий лесок, в который, по всему видать, Егору уже не бегать с пестерем за грибами. Чуя близкое тепло и птахи оживились. Вон как вороны с сороками переругиваются да вспархивают с изгороди на изгородь. А птичьи дворняжки воробьи копошатся на уже почерневшей местами дороге, что-то там выискивают, выковыривают глупыми клювами. Растущие рядом с домом сосна и ель уже, расхрабрившись, поскидывали с себя  зимние снежные шубы, и еще будто зеленей стали. Словно после долгого сна к свадьбе готовятся. А весна, известное дело, для всей природы время свадеб.

Глядя на этот зарождающийся праздник, веселел душой Падей Егор. Будто и он стал оживать, словно новые силы вливало в него еще робкое в своей неуверенности и застенчивости солнце. Да и то сил придает, что слышит он почитай каждый день еле различимое бормотание Феклы, просит она в своих молитвах по утрам и перед сном о том, чтобы отпустила окаянная лихоманка ее старика, чтобы минуло семью всегда нежданное горюшко.

Но судьбу не обманешь, что предназначено, так и будет. Знает Падей Егор, что недолго ему жить осталось. А вот сейчас, сидя на родном, прогретом первым солнышком крыльце, в счастливые минуты созерцания нарождения нового мирового единства вещей забыл свои мрачные мысли. Мысли о том, что уже немало прожито, и никому уже не хочется завидовать, и каяться, вроде, не в чем, да и не перед кем. Но все же, ох, как хочется еще пожить, полюбоваться этой красотой земной…

- Сам во всем виноват, - шепчут сухие губы Падей Федота, - сам накликал на себя эту неизлечимую болячку…

А началась беда со здоровьем еще прошлой зимой, в самые морозные холода. Тогда он съездил в далекий город с несколькими товарищами за грузом для совхоза. На обратном пути грелись холодным вермутом. Сколько "бомб" опустошили, сейчас уже и не упомнить. Только вот с того случая и прицепилась к Егору лихоманка. Другим ничего, хоть трава не расти, а у него с каждым днем с горлом все хуже и хуже. Голос стал каким-то хриплым и надтреснутым, кашляет, а откашляться не может. И сила былая стала куда-то исчезать, как снег по весне.

Деревенский фельдшер Степаныч изредка навещал больного, посмотрит горло, головой покачает, выпишет горьких таблеток да какой-то гадости для полоскания, пошепчется с Феклой, мол, пройдет эта дурацкая ангина, никуда не денется, и пошел семенить по деревне дальше касторку от поноса прописывать. А лихоманка и не думала отпускать, а все сильней и сильней сжимала свои жгучие пальцы на горле Падей Егора. Он и вести-то себя не знал как. Всю жизнь не болел даже чихом. Толстые гвозди на спор пальцами гнул и разгибал для потехи. И куда все ушло трудно с кондачка-то понять.

Сидит он на крыльце, жмурится на солнышко, а воспоминания былой лихости душу греют, да поболее солнечного света. Мало кто из мужиков мог с ним померяться силой. Однажды во хмелю в праздник рядом с деревенским клубом схватились они с самим директором совхоза, тоже неслабым мужиком, палку ради забавы перетягивать. Тот-то заядлый спортсмен, да и моложе почти в два раза, а Падей Егор поупертей будет, раньше-то покруче закваску по душам разливали. Тем более, что на кону стояла бутылка водки. То один чуть-чуть одолеет, то другой вверх возьмет. А вокруг толпа шумит:

- Давай, давай!

Ну и наддал Егор, свалил таки начальство на земь. Поднялся директор, стряхнул песок с колен и хрясь Падей Егора ладонью по спине:

- Побольше бы таких богатырей в хозяйстве, землю бы перевернули и не охнули…

Посмеялись, да и побороли вместе белоголовую. После этого случая Егор долго еще ходил с гордо поднятой головой.

А прошлым летом зашел к Падей Егору директор и все никак не мог начать настоящий разговор, а блудил словами вокруг да около, пока сам хозяин не решился:

- Знаю ведь зачем загостевал к нам. И самому охота поработать, да силы оставляют… Попробую, не получится, не обессудь…

- Вот и хорошо, - обрадовался директор, - в деревне таких как ты работников днем с огнем не сыщешь, страда на носу, а стога ставить некому. В верховьях такой славный травостой уродился…

Пожал широкую ладонь Падей Егора и снова заспешил по деревне по своим не мерянным зарплатой делам.

И ведь все прошлое лето трудился Падей Егор, себя не жалел. Вот только непривычно уставал больше обычного. Да и другим в бригаде не давал передышки, с раннего утра до позднего вечера заставлял поясницы гнуть. За его сутулой от природной силы спиной стали шушукаться:

- И что это с Егором случилось, совсем нас заездил.

- Наверное, чует свою кончину, вот напоследок и хочет землю перевернуть…

- А прошло ведь уже его время, раньше надо было…

Так шептались, ожидая ужин за сколоченным наспех дощатым столом, пока Падей Егор неспешно и основательно умывался. Кто-то, глядя в его спину, добавил:

- Отец ведь его, говорят, таким же упертым жил. Во время работы не замечал, где день, а где ночь. Однажды, сжигая подсеку, так заработался, что забыл домой прийти ночевать. Ночи-то светлые, вот он и не заметил, как сутки обернулись. Не зря  это место зовется  с тех пор Падеевой пашенкой…  

Во время недолгой трапезы Падей Егор садился с самого краю и осторожно хлебал жидкий суп, запивая его теплым чаем. Другой пиши душа не принимала, ком в горле стоял.

Говорили все это сенокосники не со зла, а наоборот жалеючи бригадира и с удивлением. Откуда в больном человеке столько силы, может сама земля ему жизненные соки дает.

Но однажды в последний день сенокоса у Падей Егора пошла горлом кровь, выронил он вилы из ослабших в одно мгновение рук и понял, что стоит перед ним рукотворная громада его самого последнего в жизни стога, который добрать до макушки, нет сил. Подкосились ноги, плюхнулся Падей Егор в его основание, словно передохнуть на секунду, а сам молча заплакал горючими внутренними, не заметными другим слезами.

В голове сам собой возник вопрос: "Почему же ты, Боженька, не даешь завершить начатое, за что последних силушек лишил?" И не было ему ответа, от чего еще горше сделалось Падей Егору. Чувство немощи ему было незнакомо и чуждо. А еще так не хотелось жалости окружающих, ведь еще совсем недавно Егор был одним из самых сильных мужиков деревни, а хуже убогости да жалости к нему самому почитай не было ничего для Падей Егора. Так и случилось, кинулись к нему стоговальщики и почти хором стали уговаривать:

- Не гневи Бога, Егор Падеевич, не печалься… Ты еще одолеешь свою хворь, ты еще нами покомандуешь, поучишь нас уму-разуму, да своим крестьянским хитростям…

Но Падей Егор только грустно улыбнулся, отер широкой ладонью сукровицу с подбородка, да и поковылял к становой  избушке. Собравшиеся у стога мужики и бабы молча провожали его глазами. Они поняли, что не стоит сейчас лезть к этому состарившемуся северному богатырю со своими уговорами успокоиться, не поймет он жалости в свой адрес, обругает еще, от чего самому  пуще прежнего горше станет.

А Падей Егор, с трудом переставляя ноги, мысленно прощался с дорогими его сердцу заречными лугами, веретейками, тихими озерными заводями. Снизошло на него свыше понимание того, что в последний раз идет этой дорогой, любуется этими местами. Сердце на каждый шаг выколачивало из своих глубин:

- Прощайте, прощайте мои родные зажитки, ведь вы столько радости и сил мне давали не скупясь, столько раз утешали меня от моих земных печалей и скорбей.  Никогда мне больше не окунуться с разбега в эту бесконечную красоту. Без меня на будущий год родит земля шелковую траву, не мне будут шуметь в веретейках сосны, не для меня на поверхности озер, словно дразня, будут плескаться окушки да плотвицы…

На этих самых лугах в самое веселое время года проходила его молодость. Тут же однажды впервые обнялись с Феклой за стогом, и она сказала застенчивому деревенскому пареньку, что если тот возьмет ее, пойдет за него замуж. От этих простых слов Егорке захотелось так высоко подпрыгнуть, чтобы в самое синющее небо. С сколько с тех пор прошло счастливых лет… А вот теперь всему конец.

От всей прошлой жизни остались только волнующие воспоминания. Снова заплакал Падей Егор, еще горше, чем у стога. Никто никогда не видел его слез, может только в самом раннем детстве. И вот же, полились чуть ли не ручьем, слава Богу, со спины не видать. А вот и избушки порожек…

С того самого дня Падей Егор больше так и не появился на заречных лугах. Чуть становилось полегче, бросался на хозяйственные дела по дому, хватаясь то за одно, то за другое. Но на многое Егора не хватало, чуть перенатужит себя, начинает душить кашель, горло стягивает изнутри невидимая сила, по всему телу пот льется. Незаметно наблюдая за мужем Фекла в такие моменты слабости старалась его ободрить:

- Уймись, Егорушко, всего сразу не переделаешь, отдохни…

Но Егор тут же пресекал подобные разговоры:

- Замолчи! На старости лет учить меня жить собралась? Не ровен час помру, кто это все тебе сделает? Думаешь любимые зятья прибегут наш хлам разгребать. Их сюда и калачом не заманишь. Лишь на сыновей и надежда. Да поздно ты их родила, недоростки еще, чтобы с нашим хозяйством управиться сноровка нужна…

Фекла только головой качала, но прекращала перечить и отходила от старика. А у Падей Егора после таких перепалок словно сил прибавлялось, и он снова начинал торопливо возиться по хозяйству. Чинил косы, грабли, поставил вокруг усадьбы новую изгородь, подгнившие стояки в голбце заменил. Переложил наново потрескавшуюся в нескольких местах печную трубу, да мало ли забот в крестьянской хате. Если бы не слабость, так бы может и совсем забыл в заботах о проклятой лихоманке. Лишь вечером ложась в постель давал ей возможность навалиться на себя с новой силой кровавым неостановимым кашлем. Так почти всю ночь промучается и только к утру соснет пару часиков. А стоит разлепить сомкнутые сонной патокой веки, как тут же снова наваливались грустные мысли.

Уйдет он в могилу, что золотинушка Фекла станет без него делать, как жить? Дочери, Оксана и Марина, замужем, обе его уже дедом сделали. Не особо любят навещать семьями родительский дом. Как будто чего чураются. За всю свою жизнь Падей Егор ни у них, ни у зятьев ничего не попросил. Ничем, казалось, не обидел. Но, видимо, права народная мудрость – дочка отрезанный ломоть. Чуть оперилась, выскочила замуж и поминай, как звали…  

Род Падей Егора продолжится в сыновьях. Но и Сережа, и младшенький Валерка еще учатся в школе. Какие из них мужики? "Дал бы Бог еще годика три-четыре пожить, - думает Егор, - и сынам помог бы на ноги встать, подучил бы охоте и рыбалке, как топором мужику на деревне владеть". Сыновья нутром удались в отца, за них Егору никогда стыдно не было. Никакой работы не боятся. Но слишком они еще молоды, чтобы без отцовской подпорки устоять от искушения свернуть на кривую дорожку. А Падей Егору хочется, чтобы его мальчики своим трудом себе на хлеб добывали, стали достойными продолжателями рода Падея. Ведь, если не лениться, парма прокормит, в ней и дичи, и ягод с грибами, черпай не выберешь. А скотину домашнюю завел, какой-никакой огородишко и всегда будешь сыт. 

Вот и кумекай, батька, куда без тебя твои сыновья подадутся. Не узнать ему как их жизнь повернется. Может в город потянет нелегкая. В городе, говорят, за дарма большие деньги получают, а легкие деньги крестьянина портят.

Сам-то Егор жизнь свою старался кроить по отцовским заповедям. Основная из них: живи так, чтобы не было стыдно перед людьми. Но сейчас, подводя свое земное существование к тому краю, за которым пустота и неизвестность, совестно вспоминать Падей Егору некоторые моменты своей жизни.

Как-то еще в молодости нужно было на лодке перейти через бурную реку, что-то, что уже и не помнит, срочно доставить сенокосной бригаде, а он толи трухнул, толи поленился, и помогли сенокосникам другие. Правда, Егора тогда никто не осуждал, молод, мол, еще на такие поступки. Но от этого нынешнему Падей Егору не легче перед своей совестью ответ держать. 

А лет десять назад не заступился за соседа, которого не по совести обвинили в несовершенных им грехах да упекли в городскую каталажку. Сельчане на сходе в клубе встали за мужика горой, а Егор отмолчался. Тогда он оправдывал себя тем, что еще с молодости с этим Мишкой у них вышла одна непруха. Тот тоже пытался ухаживать за Феклой. Пару раз даже носы друг другу квасили, как капусту в бочонок.  Да ведь и Фекла Егору досталась, и  Прокоп Михаил, как потом выяснило следствие рыжака участкового, не виноват, а он вот Падей Егор промолчал в нужную минуту, от того-то и прескверно Егору Падеевичу нынче на солнышко глядеть.

- Как так вышло? - сам у себя спрашивает и не находит ответа.

- Ну что, батяня, полегче сегодня, - вернувшись из школы и проходя в дом участливо спросил Сергей.

- Как будто получше…- напрягая голосовые связки просипел Егор и постарался улыбнуться сыну.

Тот ничего больше не сказал, только жалеючи посмотрел на отца и поспешил в сенцы. А за ним и  Валерик откуда ни возьмись:

- Батя, я сегодня на лошади катался, - радостно сообщил он и мимоходом прижался щекой к отцову плечу.

Падей Егор погладил его по спине и тихонько подтолкнул к дверям:

- Давай, давай, заходи, мать давно вас уже ждет за стол, а то остынет… - и глухо закашлялся.

Сын скользнул по ступенькам и словно весенний ветерок ринулся в избу. Валерка еще в том золотом возрасте бездумности и радости жизни, когда  близкая смерть родного человека не заметна его глазу и не понятна уму и сердцу. И как они без него – эта горькая дума точит и точит душу Падей Егора. Близкие детей, конечно же, без поддержки не оставят. Но как же тяжело семье в деревне без мужика…

Вскоре на крыльцо вышла Фекла. Она тронула мужа за плечо:

- Пойдем, весенний ветер коварный, простудишься…

Егор медленно встал и прежде, чем зайти, окинул взглядом сине-белый простор. И словно благодать какая снизошла на него. Растворились в голове думы горькие, их все равно все не передумать. "Ах, какая весна кругом, - снова пришло ему на ум. – Радость вокруг… А еще веселее станет, когда сгинет снег, когда соберутся из-за теплых морей птахи… Мои сыновья и Фекла будут любоваться этим проснувшимся миром, этой красотой несусветной…" Падей Егор молодецки приобнял жену за талию и шагнул в тепло избы.

Перевод с коми Андрея Канева